Латыф Хамиди:

• О себе и времени
• Вспоминая о пройденном...
  • Школьные годы
  • Юношеские годы. Ташкент и Казань
  • Учеба в Москве
  • После окончания техникума
• Друзья и коллеги

Вспоминая о пройденном...

   ...Я родился в 1906 году, 17-го июля, в бывшей Казанской губернии Свияжского уезда в деревне Бували. Отец – из крестьян, нужда заставила его ездить в различные промышленные центры тогдашней России и работать в качестве шахтера, каменщика, столяра и т.д...

Школьные годы

   В Узбекской ССР, недалеко от города Самарканда, на берегу живописной реки Нарпай расположен город Каттакурган. В 1913 году, когда осенью мои родители приехали и обосновались здесь, мне было шесть лет. В этом городе жил с семьей мой дядя – Калимулла Сагдеев, старший брат моей матери, который был по тому времени образованным человеком. У него я и начал учиться первоначальной грамоте, и когда осенью следующего года (мне тогда исполнилось семь лет) я пошел в школу, меня сразу приняли во второй класс (минуя подготовительный и первый классы). По мнению экзаменовавшего меня директора Зарифа Кадирова, я был очень развитым мальчиком и поэтому оказался на особом положении в школе.

   Кадиров преподавал “по новому методу”, который предполагал и занятия пением. У него был сильный и приятный голос, и он хорошо знал татарские народные песни, которые пели и мы с ним.

   В 1916 году в Каттакурган приехал из Москвы новый учитель – Темирбулатов Гимад Фахрутдинович, а в 1917 году, после Великой Октябрьской революции, еще новая учительница – Бурнашева Захида – татарская писательница и поэтесса, известная под псевдонимом Гиффат Туташ.

   Гимад Фахрутдинович был удивительно энергичным человеком, жившим бурной, кипучей жизнью. Замечательный педагог (он вел математику, физику, родной язык и литературу, рисование), он оказался талантливым организатором школьной художественной самодеятельности. Под его руководством мы готовили концертные программы для школьных вечеров, ставили даже пьесы, которые писали сами школьники при помощи Г.Ф.

   Это он впервые в городе перевел на татарский язык “Марсельезу”, которая, как известно, в годы революции была очень популярна, и “Интернационал”. Он сам учил нас петь эти революционные песни. В духе “Марсельезы” он сочинил несколько маршевых песен, которые мы тоже пели на улице, направляясь на городскую площадь, где тогда очень часто проводились городские митинги и демонстрации.

   Из активистов-родителей Гимад Фахрутдинович организовал при школе драматический кружок, в котором, кстати, иногда играл и мой отец. В городском клубе ставили пьесы, проводили концерты.

   Все это, конечно, оставило глубокий след в моей душе в те детские годы...

   В то время я с родителями жил в школьном здании, так как отец и мать вели в школе всю хозяйственную работу – истопника, дворника, швейцара, уборщицы и т.д. Живя при школе, я был в центре всех ее событий. В особенности любил бывать на репетициях музыкального кружка или струнного оркестра русских и неаполитанских народных инструментов – в его составе были мандолины, балалайки, гитары, басы и контрабасы и даже скрипка.

   Гимад Фахрутдинович, будучи тогда одиноким молодым человеком, жил недалеко от школы, и я, как его любимый ученик, частенько сиживал у него, помогая проверять письменные работы учеников младших классов. В перерывах он давал мне дополнительные уроки по литературе, математике, иногда играл на мандолине. Обратив внимание на мою страстную любовь к музыке, он взялся и меня учить игре на своем любимом инструменте, используя цифровую систему, и даже вручил мне свой инструмент во временное пользование. К его величайшему изумлению, я уже очень скоро мог аккомпанировать своим товарищам на концертах и сам выступал с сольными номерами.

   Позже Гимад Фахрутдинович возглавил гороно (городской отдел народного образования), по его инициативе впервые в городе была открыта детская музыкальная школа. Как-то руководительница этой школы – старая пианистка, немка по национальности, по приглашению Г.Ф. пришла в нашу школу на школьный вечер и слушала мое выступление. По ее просьбе Гимад Фахрутдинович на следующий же день направил меня в музыкальную школу, и я был зачислен в класс фортепиано, а позже и скрипки. В этой школе я занимался в течение трех лет, до отъезда из Каттакургана, т.е. до осени 1920 года.

   Другой мой педагог Захида (Загида) Бурнашева, помогала мне сделать первые шаги в поэзии, которой я занимался долгое время, пока музыка окончательно не вошла в мою творческую жизнь.

   Загида Бурнашева также занималась со мной дополнительно у себя дома русским языком, которому придавала большое значение, и историей. Она очень тепло относилась к моим родителям, и ее нежное, ласковое отношение навсегда осталось в моем сердце. Помню, как после скорого ее отъезда в 1919 году я несколько дней ходил в слезах, глубоко переживая разлуку. Но какую радость доставляли мне ее письма, которые хранил долгие годы.

   В те давние уже времена большое впечатление производила на меня и игра небольшого симфонического оркестра (вернее ансамбля), в котором исполнителями были пленные австрийские солдаты – участники первой мировой войны. Они играли, озвучивали немые фильмы в городском кинотеатре, куда мы, дети, частенько заглядывали.

   В то время в Каттакургане находились наши крупные воинские части, состоящие из солдат разных национальностей, в том числе и татар. Помню, мальчишкой шагал я за отрядом, с увлечением слушая духовой оркестр, который исполнял военные марши. Особенно глубоко запечатлелось в моей памяти, как солдаты-татары дореволюционной царской армии пели о горькой судьбе, о разлуке. Эти песни под гармошку до сих пор звучат во мне, так сильно волновали они тогда мою детскую душу.

    Окончил я начальную школу и узнал о приеме студентов в Институт просвещения в Ташкенте. Посоветовавшись с родителями, осенью 1920 года уехал я туда.

Юношеские годы. Ташкент и Казань

   Татарский институт просвещения (сокращенно Татинпрос) имел шестилетний курс обучения, из которых два года были подготовительными и четыре – основными. Готовили здесь учителей начальной школы. Кроме татар, в этом институте учились еще и уйгуры, дунгане, и поэтому в последующие годы институт был переименован в Институт тюркских национальных меньшинств (нацмен). В Ташкенте, который в то время являлся центром Туркестанской Советской Социалистической Республики, были открыты еще узбекский, казахский и таджикский институты просвещения.

   Учебный корпус и общежитие Татинпроса были расположены рядом, кроме того там же находился клуб института с большим залом и сценой и подсобными помещениями. Не удивительно, что художественная самодеятельность играла огромную роль в жизни студенчества.

   ...Хор из сорока-пятидесяти человек был смешанный и многоголосый. Кроме татарских народных песен, записанных и обработанных музыкантом высокой квалификации Петром Федоровичем Вынежневым, исполнялись также произведения русских и зарубежных классиков. Петр Федорович хорошо играл на фортепиано, и когда он не дирижировал, сам аккомпанировал хору, в особенности если разучивалось новое произведение.

   Выступления хора пользовались большим успехом у публики, и действительно он был вполне профессиональным.

   Я активно не участвовал в работе хора, но почти постоянно присутствовал на репетициях, как правило, сидя рядом с Петром Федоровичем у рояля. Я внимательно следил за его игрой, любуясь, как он гармонизирует народные песни. Из песен, исполняемых на русском языке, особо нравилась мне гречаниновская – “Колокольчики”, на слова А.Толстого. Прошло сорок лет с тех времен, а я до сих пор помню ее слова.

   В моем архиве хранится и мое стихотворение, сочиненное в те годы под впечатлением этой песни.

   Петр Федорович иногда сочинял сам песни...

   Если в хоровом кружке я больше слушал, чем пел, то в музыкальном был самым активным участником. По существу это был струнный оркестр русских и неаполитанских народных инструментов, исполнявший танцевальный репертуар.

   Надо еще заметить, что среди студентов нашего института было несколько очень одаренных музыкантов и певцов, таких, как скрипач Каюм Байбуров, который позже окончил Московскую консерваторию и работал в оркестре Большого театра, и другие.

   Были в клубе и кружки живописи, драмы, литературы, физкультуры и спорта, гимнастики. В выходные дни проходили литературно-музыкальные вечера, которые привлекали студентов из других институтов, а также представителей татарской интеллигенции города, видных артистов татарского драматического театра Ташкента. Постоянно бывал у нас и читал свои стихи известный татарский поэт, временно проживавший тогда в Ташкенте, – Хади Такташ.

   Я с увлечением занимался не только музыкой, писал стихи, статьи... В декабре 1925 года по решению комсомольской организации Инпроса был издан на стеклографе “тиражом” 100 экземпляров сборник моих избранных стихов.

   Я был и пианистом-аккомпаниатором во время большинства выступлений в клубе. И именно тогда возникла у меня мысль создать вальс и марш, в которых звучала бы татарская музыка. После долгих поисков мне это удалось...

   Успех моих первых скромных произведений окрылил меня, и я решил основательно заняться музыкой. Так в 1924 году я очутился в Казани, не завершив учебу в Татинпросе.

   Но композиторского отделения в Казанском музыкальном училище не оказалось, пришлось поступить на другое отделение. До начала занятий оставалось два месяца, и, чтобы немного заработать, я поступил работать в музыкальный салон, куда публика собиралась послушать музыку за кружкой пива и чашкой чая. Здесь я познакомился со многими известными татарскими писателями и деятелями искусства, которые были постоянными посетителями салона.

   Жизнь повернула так, что, не приступив к занятиям в училище, я вернулся в Ташкент и в 1926 году завершил учебу в Институте просвещения, получил диплом. Тогда несколько студентов уйгурского хорового коллектива организовали агитбригаду по типу бытовавшей тогда среди молодежи “Синей блузы” (по-уйгурски “Кок койнак”) и пригласили меня поехать с ними в гастрольную поездку по городами Семиречья в качестве музыкального руководителя и пианиста. Я дал согласие. Это была очень интересная поездка. У меня до сих пор сохранилась о ней краткая путевая запись. Выехали мы из Ташкента поездом 20 мая и 22 днем прибыли в город Пишпек (ныне Бишкек. – И.С.), а 25 мая состоялось первое выступление нашей бригады, через два дня утром выехали на быках в сторону Алма-Аты (железная дорога туда еще не была построена). 29 мая достигли живописных гор Курдая, под впечатлением красоты которых мной была сочинена музыкальная картинка “Курдай”. 31 мая утром приехали в Алма-Ату, и 6 июня состоялся наш первый концерт в городском клубе, в нынешнем Доме офицеров. 12 июня концерт повторили. В афишах, расклеенных по городу, красовалась и моя фамилия с объявлением о том, что молодой татарский композитор исполнит на рояле собственные произведения. Живописный город Алма-Ата (тогда он был просто большой деревней), его богатые зеленью окрестности произвели на меня очень большое впечатление. В Казенном саду города (нынешний Центральный парк культуры и отдыха) мной задумана была музыкальная картинка для фортепиано “Танг” (“Заря”).

   17 июня выехали из Алма-Аты, и опять на быках, и побывали в селениях; Джарылкап, Чилик, Чарын; 22 июня на пароме переехали реку Или и добрались до Джаркента, затем через ряд селений попали в город Каракуль (Пржевальск) и оттуда уже на пароходе по озеру Иссык-Куль вернулись в Пишпек и дальше поездом в Ташкент.

   Я несколько подробнее остановился на этой замечательной поездке, чтобы объяснить, как возникла у меня горячая любовь к природе, народам и музыке Казахстана, потому-то через семь лет, когда мне было предложено приехать сюда, я, не задумываясь, дал согласие.

   ...А с осени я с головой ушел в работу самодеятельных хоровых и музыкальных кружков.

   В то время я руководил кружками в татарском рабочем клубе, в татарской школе им. Вахитова, в Институте тюркских нацмен и в военной школе им. Ленина. Но все больше и больше ощущал недостаток в музыкальном образовании. И наконец, летом следующего, 1927 года собрался в Москву, куда мне помогли отправиться мои товарищи. Курсанты военной школы подарили крепкие командирские ботинки, педагоги института собрали деньги на дорогу, но еще дороже мне были теплые напутственные слова, которыми проводили в Москву друзья и коллеги. (С родителями я не советовался о своем намерении поехать в Москву, так как они с самого начала не одобряли мои занятия музыкой, считая это несерьезным делом)...

Учеба в Москве

   В Москве мне удалось познакомиться с моими земляками из Татарии, у которых я несколько лет снимал потом угол, так как единственный музыкальный техникум, куда могли поступить приезжие из других республик, не имел своего общежития. Почти одновременно со мной приехал в Москву и Муса Джалиль с направлением в Московский институт журналистики.

   К осени вернулась с каникул моя двоюродная сестра Саида Сагдиева, студентка химического факультета МГУ (МХТИ). При таком количестве знакомых я почувствовал себя в Москве как в родном городе и приступил к занятиям в Первом музыкальном техникуме, куда был принят на подготовительный курс композиторского отделения.

   Весной 1931 года я окончил техникум и получил квалификацию “Работник политпросвета по народным инструментам, работник Соцвоса среди нацмен, композитор”.

   Для приобретения квалификации работника по народным инструментам в техникуме был организован оркестр русских народных инструментов под руководством замечательного музыканта и педагога Александра Сергеевича Илюхина. (В настоящее время А.С. заведует кафедрой народных инструментов в институте им. Гнессиных в Москве, мы до сих пор с ним поддерживаем письменную связь. – Примечание Л.Хамиди).

   Я особенно подчеркиваю это обстоятельство, чтобы объяснить, что дало мне возможность в последующие годы моей деятельности, в особенности в Казахстане, помимо творческой (композиторской) работы включиться в область народной инструментальной музыки, и эта моя вторая “дополнительная” профессия привела меня к тому, что я сначала работал дирижером казахского народного оркестра, а затем стал доцентом кафедры казахских народных инструментов Алма-Атинской государственной консерватории им. Курмангазы, где работаю со дня ее открытия по сей день, т.е. 17-й год.

   Именно Александром Сергеевичем Илюхиным была привита нам любовь к народной инструментальной музыке и даны теоретические и практические навыки по работе в этой области. Александр Сергеевич не ограничивался только теоретическими занятиями. Из студентов техникума он организовал оркестр русских народных инструментов, а со студентами композиторского отделения занимался еще оркестровкой и дирижированием. Таким образом мы в оркестре освоили различные народные инструменты и, кроме того, оркестровали и дирижировали этим же оркестром. Все это очень пригодилось мне позже в Казахстане, в период моей работы в филармонии и в консерватории.

   Но теоретических знаний, приобретенных мною в техникуме, было явно недостаточно, предстояло еще многому учиться. Необходимо учесть и то обстоятельство, что техникум находился на особом положении в связи с экспериментальным характером постановки учебного процесса, основанного на созданной Болеславом Леопольдовичем Яворским теории ладового ритма, что вызывало в те годы горячие дискуссии, в подробности которых не стану вдаваться. Замечу только, что у нас занятия по предмету голосоведения, построенному на основе теории ладового ритма и по учебнику Б.Л.Яворского, начались уже на первом курсе, тогда как аналогичный предмет о полифонии в других учебных заведениях изучался только на старших. Мы, понимая, что теория ладового ритма носит экспериментальный характер и не совсем еще совершенна, самостоятельно, вне техникума, изучали гармонию по учебнику Н.А.Римского-Корсакова, впоследствии убедились, что это не принесло ущерба нашему музыкально-теоретическому кругозору.

   А сам Болеслав Леопольдович, как выдающийся музыкант и один из крупнейших деятелей в области советской музыкальной культуры того времени, оставил у меня глубокое впечатление своими обширными знаниями во всех областях науки и искусства, а также чутким и внимательным отношением ко мне и к Хамзину, приехавшим из далекого Узбекистана и являвшимися единственными представителями “нацменов” в техникуме. Хорошо помню, как он, учитывая наше слабое владение русским языком, назначал нам индивидуальные занятия по некоторым трудным предметам, прикрепляя нас к одному из педагогов. Он всегда знал, как идут наши занятия по сочинению, и регулярно нас прослушивал и давал указания педагогу.

   Несмотря на свой резкий и своенравный характер (иногда его очень боялись), Болеслав Леопольдович тепло и ласково относился к нам – “двум нацменам”, и, пользуясь этим, я обращался к нему с различными вопросами, может быть, иногда несколько наивными, как, например, о происхождении слов “соната”, “симфония”, о том, какой образ жизни вел Бах, творчество которого высоко ценил Б.Л., что помнит он о своем учителе Танееве, и т.д., и т.п. Болеслав Леопольдович всегда охотно отвечал на все мои иногда странные вопросы и, в свою очередь, интересовался моей жизнью, родными и моими планами.

   Повествуя о Первом Московском музыкальном техникуме, нельзя не отметить огромной пользы в развитии музыкальных навыков у студентов, которую приносило участие в общестуденческом хоровом коллективе. Петь обязаны были все, независимо от специальности и вокальных данных. Помню наши выступления в Большом и Малом залах Московской консерватории, где мы с большим успехом исполняли хоры из оперы М.И.Глинки “Руслан и Людмила”, финальный хор из 9-й симфонии Л.Бетховена, а также произведения Давиденко, Шехтера, Коваля и других.

После окончания техникума

   В татарских школах Москвы я продолжал работать и после окончания техникума, но больше привлекала художественная самодеятельность. Иногда принимал участие в музыкальном оформлении спектаклей Татарского рабочего театра Москвы. В то время в художественной самодеятельности большое распространение получили агитбригады по типу “Синей блузы”, которые использовали различные формы музыкально-театрального искусства и выступали с номерами на злободневные темы.

   Мне пришлось работать в агитбригадах заводов “Серп и молот” и “Красный богатырь”, на фабрике “Большевик”, а также в клубах “Коммунальщик” и “Метростроевец”, где особенно было много татарской рабочей молодежи.

   Но я понимал, что в этой ситуации не имею возможности развиваться как композитор, музыкант. Вот почему я охотно принял предложение поехать в Казахстан.

   К тому времени я уже был знаком с некоторыми его деятелями литературы и искусства, проживавшими в Москве: Александром Викторовичем Затаевичем, “Сборник песен казахстанских татар” которого я редактировал по поручению Музгиза; Жуматом Шаниным, поэтом Аскаром Токмагамбетовым, первым переводчиком на казахский язык известных советских песен – он находился в Москве в связи с учебой и, наконец, известным государственным и политическим деятелем Казахстана Сейткали Мендешевым, с которым я был в некотором родстве и жил в его квартире на Арбате, дом № 6, кв. 2 (недалеко от дома А.В.Затаевича). Теперь он был наркомом просвещения Казахской АССР и жил в Алма-Ате.

   В 1933 году по приглашению руководства Казахского государственного театра драмы я приехал в Алма-Ату в качестве заведующего музыкальной частью и композитора. Первое, что я сделал в театре, написал музыку к пьесе татарского писателя Тазетдинова “Документ”, переведенной на казахский язык Канабеком Байсеитовым. Музыка была написана на материале татарских народных мелодий, в основном носила иллюстративный характер и мной же была переложена для небольшого состава театрального оркестра. Театр не ограничивался постановкой спектаклей, два-три раза в месяц давал и концерты, выполняя в некоторой степени функции филармонии. Для выступления в концертах из артистов театра был организован смешанный многоголосый хор, которым руководил способный, энергичный молодой хормейстер из Московской консерватории З.Ф.Писаренко. По его просьбе я обработал для хора две казахские народные песни “Аксаусак” и “Дударай”.

   Приближалась знаменательная дата – 15-летие Красной Армии. Это был 1934 год. Театр усиленно готовил концертную программу для бойцов подшефного Казахского полка, стоявшего тогда в Алма-Ате. Было решено преподнести ему Красное знамя и новую казахскую песню о Красной Армии, сочинить которую поручили мне. Так родилась моя первая оригинальная казахская песня на слова поэта Ильяса Джансугурова “Кызыл кыран” (“Красный сокол”). Почти в то же время я написал и другую песню на текст того же И.Джансугурова “Бес жылдыктын ерлери” (“Герои пятилетки”).

   Почти в одно время со мной приехал режиссер Михаил Григорьевич Насонов, имеющий опыт работы в московских рабочих театрах. Сначала он ставил пьесы русских, зарубежных и советских авторов, переведенные на казахский язык. Писать новую музыку к этим пьесам не требовалось, она просто подбиралась из произведений различных авторов. Желая сосредоточить свое внимание целиком на казахской музыке, я, как заведующий музыкальной частью театра, для музыкально-оформительской работы пригласил инспектора театрального оркестра Сергея Ивановича Шабельского, который хорошо справлялся с этой работой. Я обратил внимание, что он отлично владеет оркестровкой. Познакомившись с ним ближе, узнал, что С.И. тоже москвич, в Алма-Ату приехал несколько лет тому назад, в свое время в Петербурге брал уроки музыки и сочинения у одного известного композитора и профессора Петербургской консерватории, имел свои симфонические и вокальные произведения, в том числе “Симфонию на украинские темы” и несколько романсов, изданных в Москве. Я предложил Сергею Ивановичу написать музыку на казахском материале к пьесам казахских авторов. Будучи скромным человеком, Сергей Иванович пожелал работать со мной в соавторстве, ссылаясь на незнание казахского языка и музыки. Совместная работа с С.И. мне принесла большую пользу, в особенности в практическом освоении оркестровки и позволила лучше узнать инструменты симфонического оркестра.

   В то время при театре постоянного состава оркестра не было. Музыканты, работающие в кино и ресторанах, перед премьерой спектакля приглашались на несколько репетиций на разовую оплату. Но с увеличением числа пьес, идущих с музыкальным оформлением, театру нужен был постоянный состав оркестра. Его организация была поручена С.И.Шабельскому, так как он пользовался большим уважением у музыкантов города и отлично знал уровень квалификации каждого. Таким образом, Сергей Иванович вошел в историю казахской музыкальной культуры как человек, практически сколотивший первый симфонический оркестр, пусть даже в небольшом составе, в 15–17 человек. А сам Сергей Иванович играл на фисгармонии, дополняя недостающие инструменты – например, фагот, рожок, валторну, исполнителей на которых вообще не было.

   Мне хотелось бы написать о С.И.Шабельском несколько подробнее, потому что (уже прошло 27–28 лет с тех пор) знающих о деятельности Сергея Ивановича осталось очень мало. Хотя Сергей Иванович являлся фактическим руководителем оркестра, дирижирование он поручил хормейстеру З.Ф.Писаренко, которому – это было очевидно – работа оказалась явно не по душе. Дирекция театра предложила мне быть дирижером. Дав на это согласие, я договорился с Писаренко о том, что он заменит меня в только что организованном радиокомитете, где я руководил казахским хором, состоявшим из студентов города.

   В начале 1934 года в Алма-Ате был организован новый музыкально-драматический театр во главе с режиссером Жуматом Шаниным и хормейстером Иваном Васильевичем Коцыком. Группа артистов, в том числе Куляш Байсеитова, Шара Джандарбекова, Курманбек Джандарбеков, Канабек Байсеитов, Иса Байзаков, Жусупбек Елебеков и часть музыкантов оркестра ушли в новый театр. Таким образом объем музыкальной работы в драмтеатре резко сократился, должность композитора была упразднена. Состав оркестра также стал малочисленным и не было необходимости иметь дирижера. Обязанность заведующего музыкальной частью возложили на руководителя и инспектора оркестра С.И.Шабельского.

   А я тогда уже работал в Семипалатинском театре, который большую часть времени проводил в гастрольных поездках по районным центрам области. Мы выезжали в отдаленные колхозы, совхозы, где люди вообще никогда не видели театра и артистов. Особенно запечатлелась в моей памяти поездка в Павлодар, затем на пароходе по реке Иртыш в Усть-Каменогорск, и на машинах, а иногда и на быках по колхозам и совхозам Тарбагатайского, Кокпектинского, Зайсанского районов. Эти гастрольные поездки помогли мне хорошо изучить быт, жизнь и народную музыку восточного Казахстана. Я записал множество казахских народных песен, неизвестных широкому кругу [любителей музыки]. Особенно ценными оказались мои записи 18 песен известного казахского поэта Абая, сделанные в 1935 году с помощью его племянника Архама Искакова. Инициатором этих записей был Мухтар Ауэзов, приехавший в Семипалатинск для сбора материалов об Абае. Он заключил со мной договор по поручению филиала Академии наук СССР и устроил мне встречу с Архамом Искаковым. Эти мои записи были включены во второй том второго издания собрания сочинений Абая и изданы в книге “Музыкальное творчество Абая”. Позже, при написании оперы “Абай”, мне эти записи очень пригодились...